ПРЕСС-РЕЛИЗЫ

Обычно художнику трудно говорить о себе и своём творчестве.

Только картины, созданные художником, могут сказать о нём, о его личности и мастерстве. Я, к примеру, пишу то, что чувствую, и не стараюсь украсить свои чувства, потому что украшения всякого рода похожи на пустые красивые слова - это внешняя оболочка, которая мешает разглядеть истинное лицо художника.

Я стремлюсь в самой простой форме выразить свои чувства и мысли и в то же время не впасть в примитивность. Я воспринимаю природу, всё видимое, человека, дружбу, отношения между людьми, весь окружающий мир только как источник вдохновения, и моё восприятие всего этого в самой откровенной форме выражаю на холсте. Я знаю, что художник творит не только в тот момент, когда стоит у мольберта с кистью в руке, он творит каждый миг и любом месте, творит мысленно - без кисти и без холста. Основой искусства я считаю искренность. Любая фантазия может стать правдой искусства только при одном условии, если художник искренен.

Порой я должен вообразить себе холст некой старой, растрескавшейся стеной - я даю волю своей фантазии. Для меня краски - это цветы. Как мы помещаем в вазу цветы, так распределяю я свои цветы-краски в прямоугольнике холста. Скомпоновав цветные и бесцветные пространства, я наношу бесцветный рисунок на цвет и цветной рисунок на незакрашенную поверхность. Рисунок в этом случае как бы скрывает непристойность незакрашенного холста. Если всё задуманное удаётся - я счастлив, если же нет - то да поможет нам бог!

Картина должна быть или абсолютно спокойной или очень бурной. Чувство, владеющее художником во время работы, должно наполнять картину. Именно в цельности этого чувства и заложена, на мой взгляд, цельность картины, её сила, правда, настоящий лаконизм.

Мой метод работы - попытаться объединить две неопровержимые реальности - конкретную и абстрактную. Я думаю, что в результате столкновения этих двух реальностей рождается большое искусство. Большое искусство - это самое идеальное и самое прекрасное переплетение абстрактного и конкретного. Это можно найти и у Рембрандта и у Пикассо. Однако понятие об этом у каждого художника своё. Проблема состоит и том, чтобы найти разумную меру этому переплетению. Решение проблемы зависит от характера художника. Для меня во время работы вдруг возникает задача очень определённая: я должен усугубить асимметрию головы, туловища, руки, кисти, стены, стола, окна, стула. То есть ради композиции, с целью усиления правды я деформирую пропорции фигур.

Я уверен, что искусство - это такое приближение к правде, что оно порой даже сильнее самой правды. Сильнее, так как оно отрешено от мелочей, более целостно, более наполнено чувством и переживанием. Поэтому правда, не вдохновляющая художника, не может взволновать никого.

Представьте себе горную дорогу, с одной стороны которой глубочайшая пропасть необыкновенной красоты, а с другой - ровная, тоскливая, безопасная равнина. Это и есть дорога искусства. По природе своей я не могу мириться с теми, кто спокойно шагает по безопасному пути. Я восхищаюсь теми, кто выбирает путь опасный, чтобы насладиться красотами и, не оглядываясь, продвигается вперёд.

Я не люблю картины, которые написаны с трудом, на которых выступает эдакий "трудовой пот". Я считаю, что картина или рисунок должны быть результатом вдохновения и лёгкости. Это не значит, что любая работа должна быть выполнена на одном дыхании, вовсе нет. Над картиной можно работать очень долго. И если чувствуешь, что художник завершил долгую работу, как будто на одном дыхании, не растеряв вдохновения, такие работы обычно сильнее влекут меня.

В картине всё должно быть подчинено заботе о пластике, и если мы хорошо представляем себе, что хотим сказать, я думаю, мы никогда не впадём в абстракцию, но в живописи лучше уж впасть в абстракцию, чем в литературу. Художник, не имеющий своего лица, своей индивидуальности, создаёт картины, которые напоминают жидкие тела - они принимают форму сосуда, в котором находятся, а если сосуда нет - растекаются бесформенной массой.

Иногда я работаю по десять-двенадцать часов и с большой неохотой расстаюсь с работой. Те, кто приходят ко мне в гости, - мои друзья, художники - интересуются последними работами, хотят понять новый стиль моих работ. После выработки определённого стиля мне очень нравится вернуться к моим первым произведениям и в том же направлении продолжать.
В последнее время в моих красках и линиях появился покой, они стали более оптимистичными. В 1968 году, когда была моя выставка в ЦДРИ, один из зрителей упрекнул меня в пессимизме.

Один азербайджанский композитор, который стоял рядом со мной и слышал эти слова, показал на одну из картин: "Смотрите, там голубое небо, солнце, ясный погожий день и фигуры повешенных. Художник изобразил трагедию, почему вы считаете, что это пессимизм?"

Меня вообще всегда трогает человеческая отзывчивость. Любой человек, утративший душевную чуткость, превращается в манекен. Что же говорить о художнике? Поэтому я считаю - слово за молодыми. В понимании искусства я всегда на стороне молодых. Старое поколение уже сыграло свою историческую роль. Как в теме, так и в форме - слово за будущим. Будущего можно достичь только дерзостью. Может ли что-нибудь быть решительнее молодости? Конечно, хотелось бы, чтобы эта решительность не доходила до извращений.

Я твёрдо верю, что новые формы не рождаются в результате надрыва и криков. Если работа над поиском новых форм идёт не изнутри, если она не побуждается большой внутренней необходимостью, она рано или поздно превратится в паясничанье, показуху и разного рода умничанье. Поиски новых форм в искусстве должны вестись с большой искренностью, с чистыми чувствами. Нельзя ради поиска новых форм жертвовать своей самобытностью.

Приближение к правде помогает воображению художника - и в его голове рождаются новые решения.